Неточные совпадения
Скрепя
сердце и
стиснув зубы, он, однако же, имел присутствие духа сказать необыкновенно учтивым и мягким голосом, между тем как пятна выступили на лице его и все внутри его кипело...
Слова Хины резали
сердце Половодова ножом, и он тяжело
стиснул зубы. У него мелькнула даже мысль — бежать сейчас же и запалить эту «святыню» с четырех концов.
Уже не ужас чувствовал я: жалость несказанная
стиснула мне
сердце.
Прошло несколько минут, прошло полчаса; Лаврецкий все стоял,
стискивая роковую записку в руке и бессмысленно глядя на пол; сквозь какой-то темный вихрь мерещились ему бледные лица; мучительно замирало
сердце; ему казалось, что он падал, падал, падал… и конца не было.
Она рыдала до того, что с ней сделалась истерика. Насилу я развел ее руки, обхватившие меня. Я поднял ее и отнес на диван. Долго еще она рыдала, укрыв лицо в подушки, как будто стыдясь смотреть на меня, но крепко
стиснув мою руку в своей маленькой ручке и не отнимая ее от своего
сердца.
Сердце во мне злобно приподнялось и окаменело; я до самой ночи не раздвинул бровей и не разжал губ, и то и дело похаживал взад и вперед,
стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному.
Вопрос
стискивал ей
сердце и, постепенно выжимая из него ожидание страшного, щипал горло острым ощущением обиды.
Взял ее руку в свои, крепко
стиснул, потряс и быстро отвернулся в сторону. Утомленная волнением, мать, не торопясь, мыла чашки и молчала, в груди у нее тихо теплилось бодрое, греющее
сердце чувство.
Она улыбалась, но ее улыбка неясно отразилась на лице Людмилы. Мать чувствовала, что Людмила охлаждает ее радость своей сдержанностью, и у нее вдруг возникло упрямое желание перелить в эту суровую душу огонь свой, зажечь ее, — пусть она тоже звучит согласно строю
сердца, полного радостью. Она взяла руки Людмилы, крепко
стиснула их, говоря...
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко подняв брови, сжала губы и так
стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение
сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Первая мысль — кинуться туда и крикнуть ей: «Почему ты сегодня с ним? Почему не хотела, чтобы я?» Но невидимая, благодетельная паутина крепко спутала руки и ноги;
стиснув зубы, я железно сидел, не спуская глаз. Как сейчас: это острая, физическая боль в
сердце; я, помню, подумал: «Если от нефизических причин может быть физическая боль, то ясно, что — »
Сердце его часто и больно билось, пальцы, которые он судорожно
стискивал, сделались влажными и холодными.
Невольное умиление
стиснуло его
сердце: безмятежное выражение этого честного, открытого лица отдалось в нем горьким укором.
Лунёв
стиснул его горячую руку и молча уставился в лицо ему, не зная, что сказать товарищу на прощанье. А сказать что-то такое хотелось, так хотелось, что даже
сердце щемило от этого желания.
А ему плакать захотелось под ее шепот,
сердце его замирало в сладкой истоме; крепко прижавшись головой к ее груди, он
стиснул ее руками, говоря какие-то невнятные, себе самому неведомые слова…
У Фомы больно сжалось
сердце, и через несколько часов,
стиснув зубы, бледный и угрюмый, он стоял на галерее парохода, отходившего от пристани, и, вцепившись руками в перила, неподвижно, не мигая глазами, смотрел в лицо своей милой, уплывавшее от него вдаль вместе с пристанью и с берегом.
Дрогнуло
сердце ребенка от этого шепота, он
стиснул зубы, и горячие слезы брызнули из его глаз…
Охваченный тоскливой и мстительной злобой приехал Фома в город. В нем кипело страстное желание оскорбить Медынскую, надругаться над ней. Крепко
стиснув зубы и засунув руки глубоко в карманы, он несколько часов кряду расхаживал по пустынным комнатам своего дома, сурово хмурил брови и все выпячивал грудь вперед.
Сердцу его, полному обиды, было тесно в груди. Он тяжело и мерно топал ногами по полу, как будто ковал свою злобу.
Ужас и злоба
стиснули мне
сердце.
Басистов
стиснул руку Рудина, и
сердце честного юноши забилось сильно в его растроганной груди. До самой станции говорил Рудин о достоинстве человека, о значении истинной свободы, — говорил горячо, благородно и правдиво, — и когда наступило мгновение разлуки, Басистов не выдержал, бросился ему на шею и зарыдал. У самого Рудина полились слезы; но он плакал не о том, что расставался с Басистовым, и слезы его были самолюбивые слезы.
Маша с таким ясным и благодарным лицом пошла навстречу Кистеру, когда он вошел в гостиную, так дружелюбно и крепко
стиснула ему руку, что у него
сердце забилось от радости и камень свалился с груди.
Нора делает быстрое движение вперед, чтобы ринуться вниз, прямо в эти сильные, безжалостные руки (о, с каким испугом вздохнут сейчас сотни зрителей!), но
сердце вдруг холодеет и перестает биться от ужаса, и она только крепче
стискивает тонкие веревки.
Это уже слишком!» — злобно бормотал он,
стиснув зубы, а рассудок меж тем скромно подшептывал в это самое время простой вопрос: «чем же ты это, любезный друг, им докажешь?» — И досадливая злоба еще пуще подступала к его
сердцу.
Сердце его сжалось. Как будто холодные пальцы какого-то страшного чудовища
стиснули его. Заныла на миг душа… До боли захотелось радости и жизни; предстал на одно мгновенье знакомый образ, блеснули близко-близко синие задумчивые глаза, мелькнула черная до синевы головка и тихая улыбка засияла где-то там, далеко…
— Дайте помочи!.. Печет под
сердцем… — пробормотал он в промежутке между вздохами, вдруг задрожал,
стиснув зубы, и стал подтягивать сводимые судорогами ноги. Игнат смотрел в потолок мутящимися от боли глазами. Его посадили в ванну.
Андрей Иванович услышал, как дрогнул голос Ляхова. Счастливый жар обдал
сердце. Но вдруг он вспомнил, что ведь он должен простить Ляхова, что ему другого выбора нет… Андрей Иванович
стиснул зубы.
— Вот —
стиснуть только руку, и он умрет. А он лежит в моих руках, на моей груди и спит доверчиво. И разве я не в руке его? И смею я не верить в Божию милость, когда этот верит в мою человеческую благость, в мое человеческое
сердце.